Марго и демиург. Роман - Маргарита Минина

– В некотором роде. Но дело не в этом. Вы уверены, что исход этой осады всегда предопределен?

– Уверена! Поэтому и сравнение с крепостью хромает в том смысле, что защитникам реальных крепостей иногда удается отбиться. В случае осады женского тела это не происходит практически никогда. И по очень веской причине – защитницы не меньше, чем осаждающие, желают, чтобы крепость пала. Не верите? Спросите милых дам! Им ли не знать, что мы боимся, стыдимся, стесняемся, но при этом тоже хотим, чтобы приступ «крепости» завершился не просто успехом, но ее полной и безоговорочной капитуляцией? И я тому живой пример.

– Эх, где же романтика? Получается, что все эти столь эмоционально насыщенные и полные пикантных подробностей вечные истории – всего лишь игра в поддавки?

***

Между тем, время премьеры нашего «Отелло», неуклонно приближалось. Вначале мы планировали его сыграть под Новый Год. Потом отложили на конец января. Несмотря на то, что к нам присоединилось несколько новеньких, которые не должны были выходить на сцену, зато вызвались шить костюмы (балахоны), рисовать декорации, работать гримерами и даже суфлировать в случае необходимости, работы еще оставался непочатый край. Мы уже давно репетировали без текста в руках, ибо каждый знал свою роль назубок. КА мы, в конце концов, уговорили, и он уже вовсю репетировал единственную заглавную роль.

Правда, по требованию АМ ему приходилось на сцене снимать очки. Оттого его движения тут же становились очень осторожными и неуверенными. Но АМ убедил его и нас всех, что так гораздо лучше. Ведь наш Отелло так и должен был себя держать – неуверенно – когда вокруг неразличимые, но враждебные маски. В тщетной попытке отыскать свою единственную он должен ощупывать лица всех встречных, как слепой. Мы, хотя уже десятки раз это наблюдали, не могли сдержать восхищения и разражались аплодисментами в тех сценах, которые особенно КА удавались.

Я уже давно чувствовала себя «примой» и часто сама подсмеивалась над собой: «Прима и, ха-ха, любовница главрежа. Ну, почти любовница…» И этот мой тайный статус мне, если честно, очень нравился. Словом, я все время норовила сыграть повыразительней, «тянула одеяло на себя», как с упреком выговаривал мне КА, несколько раз тщетно просивший меня не выпендриваться. Однако вскоре они нашли на меня окорот, пригрозив, что просто вычеркнут из числа исполнителей, ибо я, видите ли, «ломаю им концепцию». Угроза подействовала, и я тут же угомонилась и стала вести себя, как шелковая. То есть, перестала хоть чем-то выделяться из числа других, неотличимых друг от друга масок.

Единственное, что мне никак не удавалось, это – не замечать АМ. Я то и дело непроизвольно бросала на него долгие взгляды, в которых, боюсь, очень легко можно было прочитать мои чувства. Как бы я ни пыталась их скрыть. Дошло до того, что ко мне подкатилась Элька и сердито зашипела:

– Слушай, Марго, веди себя малость скромнее. Я не знаю, что там у тебя с АМ, да и знать не хочу. Мне-то что? Но ты так на него смотришь, что девчонки уже начинают шептаться. Тебе это надо?

Элька со мной в таком тоне никогда не говорила. Я отчаянно покраснела и замотала головой.

– Ну, вот то-то, – сказала она и отошла, а я с этих пор старалась смотреть на кого угодно, но только не на АМ, хотя мне это давалось с очень большим трудом.

«Ч-черт, черт! – думала я: – Если уж Элька сочла возможным мне сказать такое напрямую, значит, дело зашло слишком далеко. Веди себя осмотрительнее и приличнее, Марго!».

Я неотрывно думала об АМ и нетерпеливо ждала каждой новой встречи у него дома. Я даже злилась на репетиции, из-за которых эти встречи происходили все реже. Хотя, конечно, предложи мне кто тогда отказаться от театра ради встреч, я, не колеблясь, отвергла бы это.

***

Мои родители по-прежнему ничего не замечали. Кстати, через 2 дня после того, как я впервые в жизни практиковала минет, моя мама после родительского собрания «подробно и откровенно» поговорила с АМ о его воспитаннице и выразила обеспокоенность по поводу снижения моих отметок. АМ еще сильнее обаял ее и совершенно успокоил на мой счет. Он сказал, что я прекрасная девочка (ха, ему ли не знать?) и даже опережаю сверстниц в развитии (интеллектуальном, разумеется, а вовсе не в том, о котором читатель мог бы подумать). К тому же, он замечает, что ей (мне) удается успешно изживать некоторую чрезмерную робость, которая раньше мешала ей (мне) раскрыться. И сейчас я, по его мнению, веду и чувствую себя намного свободнее, чем прежде (и ведь ни слова не соврал, подлец!). И эти позитивные изменения явно идут мне на пользу.

Словом, родители могут лишь гордиться такой дочерью. А отметки? Что ж, отметки – дело наживное. Вы же не сомневаетесь, Жанна Вячеславовна, что она с легкостью наверстает возникшие пробелы? Про романы на стороне АМ не слышал, и ничего подобного не замечал. Славик? А что Славик. Милый хороший мальчуган, но, конечно, сугубо между нами, он ей, конечно, не пара. Он, АМ, конечно, будет с утроенной энергией наблюдать за Маргаритой, и если появится что-нибудь необычное и тревожащее, незамедлительно поставит в известность ее родителей. Но это вряд ли, так что им совершенно не о чем беспокоиться.

АМ подробно и, похохатывая, доложил мне об этом разговоре. Я даже немного обиделась, так как почувствовала в его словах скрытую издевку над моими горячо любимыми родителями. Но он заверил меня, что ничего, кроме глубочайшего уважения, к ним не испытывает. Тем более теперь, когда наши с ним отношения «зашли, э-э-э… довольно далеко. Но, согласись, Марго, это забавно, когда родители взрослой (ну, почти взрослой) дочери делятся своими тревогами с тем, кто в каком-то смысле знает ее намного ближе и… интимнее, чем они сами. И если бы они узнали об этом, вот тогда бы начали бить тревогу и подняли такой шум, что ни мне, ни тебе, Марго, не поздоровилось бы. Так что будь бдительна и не соверши случайно какого-нибудь прокола».

Ну, разумеется, дорогой АМ, «оп чем речь». Я, вообще, в это время пребывала в прекрасном настроении. Особенно после того, как до тонкостей освоила процедуры, приносящие ему вожделенную сексуальную разрядку.

***

– Да, забавная выходит история. «Лолита» наоборот, рассказанная самой героиней, а не ее многоопытным соблазнителем.

– Вы шутите? Я как раз перечитала стопку уже исписанных страниц и пришла в отчаянье. Я прежде совсем не задумывалась о жанре моей рукописи. Но где-то в смутных грезах рассчитывала, что из-под моего пера выйдет…

– Неужто роман воспитания? Да, жанр нынче практически забытый. Цель едва ли достижимая, но делающая честь вашим амбициям и храбрости.

– Не смейтесь, пожалуйста…

– Я и не смеюсь. Разве что слегка… Современная Лолита сама пишет роман, проникнутый тонкой рефлексией и сдобренный по-женски мягким юмором. Благороднейшая задача!

– Голос, вы опять насмехаетесь? Впрочем, как говорится, «художника обидеть каждый может…» Боюсь, из-под моего пера выходит откровенная порнуха.

– Какая же тут порнуха?

– Однобоко как-то получается. Вместо развития души – ускоренное созревание всем известных эрогенных зон. Словом, если уж вам так нравится слово «воспитание», то это воспитание похоти.

– Не все сразу, Марго, не все сразу… Героине еще предстоит долгий путь.

– Ага, героине! С крошечным умишком и кругозором каракатицы! Ведь что обидно? Я ведь вовсе не претендую на создание высокой литературы, а всего лишь на написание женского романа (как говорится, почувствуйте разницу!).

– Ах уж мне эти вечные авторские терзания! По-моему, вы беззастенчиво напрашиваетесь на комплименты. Но от них я пока воздержусь. Замечу только, что для автора докладной записки вы пишете превосходно!

***

А сразу после зимних каникул АМ словно подменили. Он вдруг стал раздражительным, взвинченным, то и дело срывался на крик. Причем, не только во время репетиций, но и на уроках, чего раньше никогда не случалось. И внешне он был не похож сам на себя. Лицо опухшее, темные мешки под глазами, да и сам взгляд стал какой-то потухший. А на подбородке и на скулах впервые с момента его появления в школе стала заметна щетина. Куда-то исчезла летящая походка, шаг стал тяжелым и неуверенным, как будто он шел через болото, нащупывая кочку, на которую можно поставить ногу. По сторонам он не смотрел, а лишь себе под ноги. На наши приветствия не отвечал. Я тревожилась, что с ним (или с его близкими?) случилось какое-то страшное несчастье. Просто вся извелась. Дважды мне удалось подойти к нему, когда никто не видел, и спросить: «Что случилось, АМ? Вы не заболели?» Оба раза он сухо и недовольно отвечал, даже не взглянув на меня: «Все в порядке. Тебе показалось».